Это игровое место на Фонтане, где собираются остатки армии одесских картежников, разгромленной временем, делиться на два сектора.
Один, о котором уже говорил, расположен на террасе кафешки, а зимой передислоцируется в крохотную комнатушку, которая значится для прохожих, как парикмахерская. Это сектор игроков, если можно так выразиться, успешных. Не в смысле успешных в игре, а в смысле, более не менее успешно переживших разгром. Играют здесь по более крупным ставкам. На игру съезжаются на машинах. То и дело отвлекаются от игры на разговор по мобильнику. Не особо, впрочем, отвлекаются. Рассортировывая карты в руке, прижимая мобильник плечом к уху, между словами «пас» и «вист» командуют, куда отправить вагон икры или какого числа должен быть запущен газовый терминал.
Другой сектор – место дислокации игроков в большей степени потрепанных безвременьем. Он метрах в пятнадцати от террасы и эпицентром его тоже служит точка общепита. Больше, правда, похожая на киоск.
Играют здесь по совсем уже мелким ставкам и на звонки не отвлекаются. То ли потому что не носят с собой мобильников, то ли потому, что звонить – некому.
Одесский карточный пляж всегда был двухсекторным. Но, во-первых, сектора были куда обширней. Каждый по двадцать – тридцать игровых топчанов. Во-вторых, деление имело место не про принципу успешности в жизни. А исключительно по возрастному признаку. Сектор второй лиги составляли в основном ветераны, которые и в жару частенько высиживали над картами дни напролет в пиджаках с орденскими планками. Так что, игроцкое замечание: «карты к орденам», в их случае не являлось метафоричным.
Но самая существенная разница между теми давними секторами и нынешними, усохшими до трех-четырех столов каждый – в другом.
В отношении друг к другу.
В доразгромное время «более молодая лига» пестрела сочными персонажами. Тут были профессора, шоферы, шахматисты, бизнесмены-теневики и прочий продвинутый не только в картах люд. Ну и конечно, промышляющие на пляже исполнители.
Но все они, персонажи, в независимости от степени собственной продвинутости и успешности, относились к ветеранам с полноценным уважением.
Ветераны же к представителям «продвинутой лиги» относились, как и положено ветеранам. С присущим им ворчанием. Чаще всего, ворчанием всего лишь во взгляде.
Не знаю, как относятся представители нынешнего сектора «у киоска» к представителям сектора «на террасе». Вряд ли, им все равно. Вероятно, кто-то завидует, кто-то восхищается. Отношения своего не проявляют никак.
А вот то, что вторые относятся к первым, как к неудачникам – нельзя не ощутить. Впрочем, возможно ощущение это зиждется всего лишь на безжалостно желчных репликах того самого Пупкина.
Приходя сюда, я застреваю на террасе.
Тут больше своих. Так сказать, действующих своих, тех с кем до сих пор уместно обсуждение жития-бытия.
Сектор «у киоска» наблюдаю издалека. Там тоже почти все свои. Но про бытие их спрашивать неловко. Хотя некоторые время от времени подходят сами. Обменяться рукопожатием и парой слов.
Я не иду к киоску. Мне почему-то кажется, что я там буду неуместен со своей успешностью. Что приход мой может восприняться менее удачливыми бывшими приятелями, как выпендреж. Хотя, кто знает, что есть удача?
На террасе я то и дело подхожу к краю. Всматриваюсь в отдалившиеся знакомые лица. В эти моменты мне кажется, что я гляжу в лицо самому времени. В этом есть что-то мазохистское. Смотреть больно, а смотрю…
Тем более, если у дальних столиков околачивается Джек.
Джек огромная рыжая овчаристая дворняга без обеих задних ног. Помню, как ошалел, когда я впервые увидел Джека. Пес вполне освоился с инвалидностью. Ковылял, балансируя, на передних двух лапах. Воспитанно досеменил к ближайшему дереву. Задрал у него одну из условных задних ног. Культи были короткие, под самые бедра. Ровненькие, словно отмеренные. Тогда, при первом взгляде, мелькнула надежда: может, трамвай. Но тут же и отбросилась: какой - трамвай. Такое выверенное иезуитство с живым существом может исполнить только живое существо. Единственное из существ.
Жорик Боксер прояснил обстоятельства собачьей беды: ноги Джеку отгрызли другие псы. Во время собачьей свадьбы. Когда Джек пребывал в беспомощном состоянии после любовной утехи.
Еще Жорик сказал:
- Леня, хозяин киоска, оставил его жить.
Удивительно сказал… С одной стороны, звучит цинично. Оставляют на чай, оставляют немытой посуду, оставляют истрепанную колоду после игры на столе… А тут – оставил жизнь. С другой стороны, звучит с претензией на божественные замашки. Но есть и третья, главная сторона: оставил же… Многим ли пришло бы в голову заниматься «оставлянием»?.. В голову, может и пришло бы. Но многие ли это бы сделали?
Леня обрубил огрызки и выходил пса.
Джек – понятно, но почему и другие местные дворняги, околачиваются у киоска «неудачников», и даже не подходят к террасе?..

Прежде, приезжая сюда, я наблюдал издалека за «своими» и за Джеком.
Теперь приезжаю, чтобы всмотреться в лицо одного человека. Я многое знаю о нем.
Когда я понял, что этот чернявый, почти нетронутый сединой мужичек – Маугли, я очень удивился. Потому что, помнил его еще из своего времени. Тогда он «катал» с ветеранами в их заповедном секторе. Я еще недоумевал: «Надо же, подпустили к себе. Молодой же: лет тридцать пять, не больше». Но и понятно было почему подпустили. Мужичок-то - лоховитый. Проверенно лоховитый, раз подпускают в течении стольких лет.

Я наблюдаю за ним издалека. Хотя подмывает подойти поближе. Пока держусь.
Слышу, как время от времени, партнеры обращаются к нему:
- Малыш,..
Меня обращение не удивляет. Происхождение и этого его псевдонима, мне известно…